– Что-то серьёзное? Что именно? – напрягся на том конце Грозовой.
И Степаныч детализировал это «именно»:
– В наших краях под личиной корреспондента действует опасный контрабандный челнок; подпольная кличка – «Журналист». Он неуязвим, так как его в лицо абсолютно никто не знает. И ты, как профессиональный агент по борьбе с теневизмом, обязан его раскумекать и опечатать. И быть может, он замешан во всей этой петрушке с таинственным объектом-разведчиком…
Изложив всё это, главный вздохнул и отпил воды из стакана, что был под рукой.
– Корреспондент говоришь? Так-так, «Журналист»… Попробуем его вычислить, – рассудительно ответил Грозовой.
– Ну давай, готовься. Но пока об этом своим не сообщай; присмотрись, – чтобы не спугнуть и дров не наломать. Мне в ближайшее время должны сообщить его приметы, я тут же тебе позвоню. И тогда пришпоришь коня.
– Понятно дело.
– Ну давай, до связи!
Закончив разговор, предводитель Степаныч положил трубку и с облегчением опустился в кресло… Он вдруг задумался: «Всё ли правильно я сделал? Вроде лишнего не сболтнул… Да, странно всё это, и спешка какая-то оголтелая… будто новый Клондайк обнаружили… Если это реально крутой проект, значит, нужно держать всех на дистанции. Всех! И никаких поблажек. Иначе никак, – а то начнут мозг выносить по извилинам… Нынче народ-то без тормоза, да и жизнь теперь недешёвая… Ладно. Разберёмся. Надо бы ещё раз с Центром связаться, гладко так, чтоб ненавязчиво и лаконично. Они любят краткость. И много не говорят. Да, уточниться надо…»
Предводитель отвлёкся от своих нелёгких секретных дум и уставился в ноутбук. Он открыл один из файлов и принялся изучать его содержимое, беззвучно шевеля губами…
2. Лукоморьев. Информация свыше
В этот ранний час в одной из патриархальных московских квартир спал на диване прямо в одежде человек богемной внешности, это был режиссёр столичного Театра импровизаций Иван Лукоморьев. Внезапный бой стенных часов заставил спящего вздрогнуть, и тут же ему на голову с книжной полки свалилась книга И. В. Гёте «Фауст»… Он охнул и резко проснулся; тут же взял в руки эту книгу, упавшую на него откуда-то сверху, и прочитал название. Лукоморьев глянул на книжную полку, что над диваном, и задумался, глядя куда-то в пространство… «Это неспроста…» – обожгла его мысль. Внезапно он весь преобразился, полностью придя в себя, словно постиг нечто великое; в глазах его вспыхнуло вдохновение… Несомненно его осенила идея, – та, что ускоряет мысль, даря сердцу горячий приток новых сил. Он быстро встал, окончательно сбросив с себя дремоту, и подошёл к столу с компьютером, кипой листов и чайником. Окинув взором комнату с творческим беспорядком, Лукоморьев задержал внимание на крупном лозунге, что красовался над его рабочим столом на стене:
Режиссёр, твой подвиг – в сердце народа!
И тут он философски произнёс:
– Кто я – режиссер или мытарь страждущих? Ну, конечно же, – режиссер!.. Так. За дело!
Лукоморьев сел за стол и начал заядло вбивать текст на компьютере, периодически прикладываясь к чайнику с водой… Он закурил, что-то одержимо обдумывая… Внезапно компьютер выдал сигнал электронной почты. Режиссёр слегка нервозно открыл электронную почту и прочитал свежее сообщение:
«– Бога ради, подайте на похмел инвалиду искусства. В ближайшее время отработаю. Моя авоська – за Вашим окном…»
– Это ещё что за хрень? – произнёс Лукоморьев, изменившись в лице.
Он тут же обратил взор к окну и увидел полиэтиленовый пакет, привязанный за верёвочку – сверху… Режиссер озабоченно пошарил по карманам, посмотрел по сторонам, что-то обдумывая… Затем он встал и достал с книжной полки солидный фолиант – К. Маркс «Капитал». Лукоморьев прикинул «Капитал» на вес, держа его на ладони, затем открыл окно и наспех положил эту книгу в пакет на верёвке. Он высунулся в окно и крикнул:
– Эй, наверху, – вира!
Пакет с книгой резко ушёл вверх… Режиссёр закрыл окно, ёжась от утренней прохлады, облегчённо вздохнул и опять сел за комп.
Он посмотрел в монитор и вдруг напрягся:
– Стоп. А как же он мой адрес узнал? Странно… Ладно, потом разберусь.
Лукоморьев закрыл электронную почту и вновь принялся за работу…
И всё же вновь он отвлёкся и призадумался:
«А с какого это перепугу я должен вдруг дарить непонятно кому свои фолианты? Вот доброта безразборная… И что за тип этот с авоськой пакетной? Откуда он знает мой адрес? И кто он вообще? Видать, пропился, приболел так, что колотит всего, вот и пустился в тяжкие, лишь бы кровь оживить…»
И тут же внутренний голос ему ответил:
«Да не парься ты, Ваня, смотри проще на это, – с кем не бывает; ты вон тоже неделю назад так набрался на даче, что бокалы тряслись и деревья дрожали, – не от холоду ж ведь! За тебя горемыку – искусника драм и комедий испугались не в шутку, – всерьёз, чтоб куда не попал сгоряча по запарке в дремучем веселье. А с тебя спрос иной: кто ещё нам идей накропает и жизнь освежит новой ролью? То-то! Сбрось кручину и всякие думы пустые, у тебя вон – идея, да такая, что всех прошибёт до икоты и плакать заставит от радости жизни…»
Лукоморьев вздохнул и взбудораженно произнёс:
– Да, точно. И что я мозг сам себе выношу этой хренью? Ну приболел мужик. С кем не случается? А у меня тут свои приключения… Да. Нужно ускорить действие…
Режиссёр встал и начал прохаживаться по комнате, намысливая дальнейшие действия своей непредсказуемой пьесы… Он вдруг остановился и замер, точно пойманный чьим-то всезорким магическим взглядом… И в этом абсолютном безмолвии ему вдруг почудилось какое-то странное дыхание, это было похоже на южный поток ветра, возникшего неизвестно откуда, на прилив той тёплой игривой неги, что манит к себе, веселя и лелея своей всеохватывающей и неуловимой энергией… Лукоморьев выдохнул и решительно прошёл к столу. Он произнёс:
– Да, именно так! За дело!
И он, сев за стол, вновь принялся остервенело забивать свой нетленный проект в компьютер…
А между тем, Лукоморьев был режиссёром не робкого десятка, – он умел добиваться своего, и не только… И если в его мозг влетала идея, то она, эта идея уже никак не выпускала из своей чуткой хватки неугомонного режиссёра, и он, всецело это понимая, дарил ей свою сногсшибательную любовь и безотчётную преданность, забывая при этом о друзьях и соратниках, просто коллегах, и даже о женщинах… Насчёт последних нужно сказать особенное: наш герой Лукоморьев ценил прекрасный пол, но не совсем отвечал ему в критериях флирта и независимости, что объяснялось загадочным свойством его неоднозначной натуры; он не мог абсолютно отвлечься и положиться на женщину, – ну не в смысле преданности, нет, в другом. Он не мог рассчитывать полностью на себя по причине его оголтелого погружения в сферу многострадального и разнокалиберного искусства, от которого у него частенько срывало крышу в сторону тотального уединения и гипнотической эйфории, и если в этот умопомрачительный момент на его пути возникала прекрасная дама, то она тут же была соотнесена нашим героем к персонам второго значения по причине его нереального – гиперактивно-психоэпического состояния… Дамам это не совсем было понятно, а объяснять было некому. Он же, наш режиссёр, по возвращению в реальность начинал искать ту, что одарила его своим обаятельным целомудрием совсем недавно… Но её уже рядом не было. И он мучился от всей этой загадки жизни: «Ну почему, когда я работаю – тут же соблазны, а когда на свободе – никого не видать рядом? Вот есть же персоны, флиртуют по-разному. И подарки ценные преподносят, и на «Мерсах» катают»… Да, флирт должен быть филигранным, манящим и завораживающим, убийственно-притягательным, и за ним открываются тайные дверцы душ человеческих… Женщине важен спектр понимания… и внимания. А я что могу дать? Ожидание…» Но сила творчества брала своё, она брала верх над всеми соблазнами и страданиями, и герой наш вновь погружался в лавину своих фантастических грёз и страстей…
Вот и теперь, не отвлекаясь ни на что, он сидел и вбивал с немыслимой скоростью текст, становящийся реальностью нашего времени… Вот ведь застолбил же идею! Принял информацию! Но не будем его отвлекать, пусть кропает нетленку, создаёт свой шедевр. А мы глянем пока, что у нас этажом выше…
В это самое время в другой московской квартире того же дома, не менее патриархальной, но значительно более скромной, в комнате с повыцветшими обоями и скромной мебелью возле распахнутого окна стоял худощавый мужик забомжелого вида – тот самый, что просил «на похмел инвалиду искусства»; именно он только что выудил за веревку «Капитал» в пакете, что ему презентовал на опохмел режиссёр, живущий этажом ниже, и теперь пребывал он в блаженном оцепенении от внезапной удачи в виде уникального фолианта. Это был Лев Никанорович Башковитов, бывший хакер и несостоявшийся живописец, любитель грёз и портвейна, а попросту – Лёва, или Никанорыч. И теперь Лёва Башковитов обезумевшим взглядом изучал этот солидный букинистический экземпляр, ниспосланный ему свыше, приходя в изумление от самого названия фолианта…
